Компромисс или страх?
Будете ли вы сопереживать человеку, который сам вырыл себе яму? Я — нет, хотя сочувствие мне совсем не чуждо. Поэтому, я никогда не был Шарли. Даже в январе 2015 года, когда редакции журнала сочувствовал весь либеральный мир. Есть вещи, над которыми нельзя шутить, а журналисты переступили эту грань. Мы все знаем, что в мусульманской вере изображение пророка запрещено, в мечетях нет ликов святых и икон. Можно сколько угодно говорить про толерантность и демократичность общества, но факт остается фактом — нельзя. Просто нельзя. Не отрицаю, что наказание было чересчур серьезным, но, публикуя карикатуру на пророка, нужно понимать, с чем вы имеете дело. Хочешь совершить поступок — спрогнозируй последствия и реши, готов ли ты к ним.
Да, нападение на редакцию Шарли — террор. Как минимум, после такой реакции журналисты должны были пойти на компромисс, но нет же: проходит полгода, и вновь очередная карикатура будоражит мир. Не соблюдая правила игры, ты рискуешь не просто проиграть, а потерять все.
Плоско и трагично
Карикатуры Шарли — это даже не сатира. Сатира призвана выставлять напоказ людские пороки, несовершенства общества. Гибель сирийского мальчика, не недостаток, а ужасная трагедия всего мира, толпы беженцев — это совсем не тема для карикатур. Сатира — художественное произведение, ее образы — собирательны, а повествование обобщает весь негатив, что усиливает презрение к отрицательным чертам. Если же она переключается на личности — превращается в травлю. Сатира нужна, чтобы мы обратили внимание на то, чего обычно не замечаем, чему не придаем особого значения, а увидев, сделали попытку уничтожить это в себе. А что изменится к лучшему после карикатуры на погибшего сирийского мальчика?..
Не стоит нарываться
Несколько лет назад в театре мы ставили спектакль «Так-то да» — довольно злободневный на то время. Если вы знакомы с ним, то знаете, что язык, которым говорили герои, был достаточно волен, с просторечиями и эвфемизмами. Что-то приближенное к сатире на современное общество с использованием местного вятского материала. В первоначальном, режиссерском варианте текста был откровенный мат. Поставь его в таком виде — был бы скандал. Да, возможно, своеобразный пиар, но какой ценой? Спектакль превратился бы в простую ругань. Приятно ли было бы зрителю, сидя в зале, слышать со сцены такое? Посовещавшись с коллегами, я предложил заменить брань игрой слов. Постановка своей популярности не потеряла, а неотвратимого скандала мы избежали.
И это внутренняя цензура, которая должна быть у каждого художника. Всегда существует грань, за которую нельзя переходить. С настоящей цензурой я встречался лишь один раз, и то в советское время: партийный орган не пропустил пьесу о «красных и белых», где недостаточно просматривались противоречия между ними. Сегодня, как и всегда, репертуар нашего театра богат сатирическими произведениями. И я не живу как премудрый пескарь, который всего боялся. Но зачем переступать черту?
12.10.2015
