Я все равно персонаж, — Евгений Гришковец, писатель, актер и музыкант, рассказал о том, что делал недавно в Кирове, — в интервью Евгении Марениной, редакционному директору журнала «Бизнес Класс»
Приехал в Киров —в колонию
— Евгений Валерьевич, зачем вы приехали в Киров?
— Впервые в жизни побывал в колонии в Омутнинске, в женской, общего режима. Там сейчас сидит очень хорошая, талантливая певица и поэтесса. Ей дали 6 лет. Я и еще ряд людей участвуем в ее судьбе, пытаемся устроить ее человеческое существование там и как-то помочь, чтобы на 6 лет ее творчество не останавливалось. Это такая непростая история.
— Вы выглядите как-то по-другому. Внешне изменились.
— Повзрослел, может. Да нет — просто уставший. Две ночи не спал.
— Давайте про ваше творчество поговорим. Ваши произведения сентиментальны. Чем это обусловлено?
— Все просто, моей собственной сентиментальностью.
Папа-пессимист — разве такое бывает?
— Вы позитивный человек, оптимист?
— Когда есть дети, нельзя не быть оптимистом! Ну как? Папа-пессимист — разве такое бывает?
— Кстати, дети ваши книги читали?
— Старшей дочери Наталье 24 года. Она читала. Сыну Саше — 15. Он полностью прочитал большой новый роман (прим. «Театр отчаяния. Отчаянный театр. Мемуарный роман»). А младшей Маше 9 лет. Я не буду заставлять ее читать собственные произведения. Она просто знает, что ее папа писатель. Спектаклями в этом возрасте человека мучать не надо.
— Что вы сейчас сами читаете?
— Ничего не читаю. И свои книги не перечитываю. Каждое произведение — документ того времени, твоих возможностей, твоего жизненного опыта, интереса. Например, в спектакле «Плюс 1», который я сделал 11 лет назад, основной темой была тема одиночества. В 40 лет эта тема прямо животрепещущая, в 52 она уже не волнует — просто по фигу. А само произведение для тех, кому сейчас 40, и оно не теряет своей актуальности.
Южане — поверхностные люди
— Когда мы сейчас с вами разговариваем, не слышно, что вы картавите.
— Я научился. Мой дефект речи у логопедов на сленге называется «черви-трефы». «Тридцать три», «река». Переднеязычные мягкие звуки я нормально произношу, а заднеязычные картавлю. Но я просто научился произносить так, как будто вы их не расслышали. Нет, и это как будто так и надо.
— Как вы удерживаете внимание аудитории?
— Вот так! (Сжимает кулак, смеется)
— И все-таки чем цепляете? Ведь не только талантом и харизмой. Есть приемы?
— Приемы, конечно, есть, они должны быть. В каждом городе, каждом регионе публика разная по эмоциональности. В Ростове на Дону они начинают хохотать с первой секунды. И через 20-30 минут они уже устают смеяться, как раз к тому времени, когда я подхожу к смешному. А в начале не было ничего смешного. Такие поверхностные люди, южане. И под них нужно перестраивать структуру спектакля. Нет цели, чтобы они хохотали, есть цель, чтобы они получили впечатление в процессе спектакля и в итоге. Но если человек не слышит — все впустую. Северная публика лучше. Я эмпирическим путем дошел, где и как играть, объездил почти всю страну, и теперь есть стратегии. Это нормально.
Мой смех — не юмористического свойства
— Какую цель каждый раз перед собой ставите?
— Чтобы зритель получил впечатление, чтобы человек полюбил свою жизнь, чтобы пожалел себя. Я же не «Камеди клаб», чтобы смеялись каждые 10 секунд. У меня другие задачи. Если человек не будет понимать, о чем я говорю, если, к примеру, я буду рассказывать подробности писательской деятельности — это не будет никому интересно. В моих спектаклях смех не юмористического свойства. Люди, смеясь, как бы отвечают мне: мы знаем, мы понимаем, о чем ты говоришь, с нами то же самое происходило. Такая же природа смеха у Шукшина, у Жванецкого. Она другого, более сложного свойства. Я понимаю, что делаю. Я обращаюсь к универсальному человеческому опыту.
— Кто вы? Ваше творчество многогранно — вы и писатель, и драматург, и музыкант, и актер...
— Ну какой я музыкант? Я везде писатель, даже под музыку я говорю свои тексты. Когда зрители приходят на спектакль, люди знают, что я автор. Как исполнитель я никого не интересую. Если бы я стал читать со сцены Чехова или Тургенева, вряд ли кто-нибудь пошел на меня. Если бы люди знали, что Высоцкий или Окуджава не авторы, читали и пели не свое, никто бы на них не пошел.
Театр нужно смотреть в зале
— А какие у вас есть амбиции? Может быть, создать свой театр?
— Я уже его сделал. Он существует. Театр — это же здание, стены. То, что я демонстрирую — это такая модель театра. Такого еще не было, я его сделал.
— В ваших произведениях повествует лирический герой. А какую книгу нужно прочитать, чтобы Евгений Гришковец открылся больше как человек, как вас лучше узнать?
— Никак не узнать. Когда Высоцкий поет — «Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом». А сам метр 66. Что он про себя поет? Нет, не про себя. Даже в автобиографичном произведении я все равно персонаж. Это искусство «ненаходимости» автора.
Должна быть дистанция.
— А какое произведение любимое?
— Новое. Спектакль «Предисловие». Скоро состоится его видеозапись. Это нужно сделать, чтобы спектакль зафиксировать. Это такой компромисс. Ведь когда я перестану его играть, спектакля и не будет. Есть города, в которых нет театра, или не у всех бывает возможность купить билет. Разницы в том, чтобы играть перед камерой, особенно нет, ведь я записываюсь со зрителем. Но если ошибусь серьезно, то можно остановиться и переиграть. Конечно, театр невозможно фиксировать, его нужно смотреть в зале, важно чтобы было много людей, чтобы был коллективный процесс. Никто же не будет аплодировать экрану.
— Вы получаете энергию от зала?
— Да, конечно. Это энергия не только для меня. Люди в зале друг друга заряжают. Вот сидят 600 человек и реагируют вместе на один эпизод. Зритель понимает, что он не один — это коллективное чувство. Они не знают друг друга, но они знают одно и то же, они это испытали, они реагируют на один эпизод. И когда слышишь реакцию, испытываешь огромную радость. Я не устаю от спектакля. Я устаю потом, когда книги подписываю и фотографируюсь. Этот момент так много энергии забирает.
— Как отдыхаете?
— Не умею отдыхать. Ну вот, может быть, сон. Сон — это роскошь!
13-11-2019
